Мало ли что ты хочешь: трудности перевода, или что мы говорим детям на самом деле
© Фото Depositphotos
И действительно ли хотим сказать именно это?
Представляю, как закипает ваш читательский гнев, желание написать несогласный комментарий и развеять пелену, застилающую мне глаза. Меня и саму пугает собственная драматичность и категоричность в этом вопросе. Ведь мамы и папы, старшие сестры и соседи, бабушки и дедушки, воспитательницы в детском саду, учителя, тренеры — все нас очень любили.
Вас любили. И меня любили. Нас всех любили и говорили много других, совершенно противоположных слов — добрых, ласковых слов. Мы ведь как-то выросли и живем, и тоже очень любим своих детей, это правда. Ну, а что?
Но давайте я попробую продолжить: мало ли что ты хочешь — все равно недостаточно старался и не заслужил хорошую работу. Нет слова не хочу, есть слово надо — будь отзывчив, когда другие садятся тебе на шею.
Веди себя прилично — так, как хотят этого другие. Не плачь, тебе ведь не больно — сделай вид, что расставание с близким человеком это пустяки.
Ты же девочка — будь примерной и послушной, во всем соглашайся и терпи. Ты же мальчик — не плачь, не грусти, не проси помощи и поддержки. Злиться нельзя — в этом мире есть место только для добрых и мирных.
Нужно быть всегда довольным, даже если с тобой поступают нехорошо. Подвинься, когда тебя просят. Уступи место, потому что так хочет кто-то другой.
И ответное «нет, стоп, мне так не подходит» застревает где-то на полпути. Скажешь — отвергнут, перестанут любить, осудят.
Я не хочу угрожать своему ребенку потерей любви, хочу заговорить с ним по-другому, признать его безусловное право быть в контакте со своими чувствами и со своим телом.
Хочет он быть вечно отзывчивым или он имеет право промолчать, когда нет настроения здороваться с соседом? Хочет он молча подняться, когда ударился, или заплакать, потому что действительно обидно и больно? Хочет он знать, что его желания, чувства, трудности и намерения ничего не значат, или верит, что я услышу его, и мы все обсудим? Хочет он замкнуться в чувстве вины, когда ему станет трудно и плохо, или он попросит у меня помощи?
Хочет он быть «вежливым» или хочет быть собой? Хочет он быть «послушным» или быть живым?
Да, понимаю, кроме двух черно-белых крайностей — жесткого насильственного воспитания и совершенной вседозволенности — есть очень много оттенков. Моя родительская задача — выбрать именно те из них, которые подходят моему сыну.
Подобрать тот самый «воспитательный оттенок», тот самый подход, который в свое время позволит ему сказать «нет» там, где это будет необходимо. Сказать «мне больно» там, где захочется поддержки. А там, где он проявит смелость и уверенность, — поддержать другого самому. Я хочу найти слова, которые научат моего ребенка устанавливать комфортные для себя личные границы. Но так, чтобы они обязательно не нарушали границ чужих.
Нет, это не про вседозволенность. Это про то, что невозможно быть удобным для всех. Невозможно, не нужно и даже вредно.
И вот мой маленький трехлетний сын просыпается утром и заряжает — «Не хочу, не буду, уходи, не так, дай, стой, пойдем, хочу еще». Что на это сказать?
Вот тут и начинаются трудности перевода. А кто говорил, что будет легко?
Впервые текст вышел 21 марта 2017 года. Изначально он был опубликован на сайте ponaroshku.ru. CJ публикует с разрешения редакции.